КРАСНЫЙ ОТ КРОВИ БОР

МЕМОРИАЛ ПАМЯТИ ЖЕРТВ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ ДЕРЖИТСЯ ТОЛЬКО НА ЭНТУЗИАЗМЕ ИСТОРИКА
 
      Мемориал «Красный Бор», созданный карельскими энтузиастами на месте расстрела политзаключенных в 1938-39 годах, сейчас стоит под охраной государства. Но слухи о лишении братского кладбища мемориального статуса упрямо витают в воздухе – ведь снять его с учета пытались не раз, поскольку земля у дороги и у озера стоит дорого.
Совсем недалеко от Петрозаводска по Вытегорскому шоссе есть местечко Красный Бор – в четырех километрах от большого села Деревянное. На карте оно не отмечено, но почти все в карельской столице знают о нем. И не потому, что там принято отдыхать или собирать грибы-ягоды. Никто в этом лесу ничего не собирает с 1938 года – ну разве только какие-нибудь приезжие, для которых страшная слава Красного Бора пустой звук.
Два года здесь расстреливали. В кровавом списке – 1196 человек, из них 580 финов и 432 карелов. Немногие нынешние старожилы из Деревянного помнят, как родители запрещали им ходить в тот лес, потому что там ночью раздавались выстрелы, шум моторов грузовиков, иногда – крики. Мальчишки иногда все-таки пробирались в бор и видели свежезасыпанные ямы. Подходить ближе они боялись – им казалось, что земля шевелится.
 Прошло много лет, многие жители Деревянного умерли или погибли на войне, многие уехали из родных краев. А те, что остались в селе, за своими ежедневными заботами совсем забыли о расстрельном участке в бору. И только Иван и Сергей Чугунковы, отец и сын, не оставляли надежды найти в лесу те самые могилы, о которых они столько слышали от старших родственников. В 1997 году их поиски увенчались успехом: они обнаружили провалы почвы, которые обычно выдают места массовых захоронений.

Памятные кресты в расстрельном лесу   

    Иван Дмитриевич удивляется, когда его спрашивают, зачем он искал эти захоронения:
- Как зачем? Я же человек, это мой гражданский человеческий долг. Среди моих родных тоже были люди, которые пропали в эти страшные годы, где они сложили свои головы – одному богу известно. Может, и наших родных кто-то нашел, крест поставил на их могиле. Нашли мы с сыном странные провалы в лесу, как ямы заросшие. А сын мой был знаком с историком Юрием Дмитриевым из петрозаводского «Мемориала», составителем и издателем «Книг памяти». Дмитриев приехал, поглядел, сказал, что копать надо.
К тому времени Юрий Дмитриев уже нашел Сандармох – огромный расстрельный участок неподалеку от поселка Повенец, где заканчивается Беломорканал. Там нашли свою смерть и соловецкие лагерники, и строители канала – около 9 тысяч человек. И Дмитриев хорошо знал, что это за провалы такие в лесу. Он организовал раскопки, нашли множество останков, сваленных в несколько очень глубоких ям - метра по полтора от поверхности земли, да еще вглубь сколько. Личных вещей было немного.
 - В основном, это были расчески и обувь, мужские сапоги и женские туфли, - вспоминает Юрий Дмитриев. – Нашли и несколько курительных трубок, причем на них были вырезаны инициалы или даже имена владельцев. А еще там валялись бутылки из-под водки – палачам надо было выпить после тяжелой работы. 

      Мемориал оформили очень просто. В негустом сосновом лесу поставили пару гранитных стел, где написано о том, что здесь произошло, а на остальном пространстве свободно, далеко друг от друга поставили деревянные кресты, крашеные в белый цвет. Они особые: это вариант поморского «голубца» - креста поклонного и памятного, то есть поставленного не на могиле, а в память о каком-то событии. Ведь они действительно стоят не на прахе, прах ведь лежит в ямах – братских могилах. Внешне эти кресты трудно отнести к какой-либо определенной христианской конфессии. Юрий Дмитриев сделал это нарочно.
- Здесь лежат и православные, и католики, и лютеране. Мне показалось неправильным выделять специально кого-то из них. То же самое мы сделали и в Сандармохе. А вот надписи на памятнике мы сделали на русском и на финском языках, ведь большинство погибших здесь – это финны и карелы.
В 2006 году на кладбище появился новый памятник – две глыбы из шокшинского порфира, самого дорогого карельского камня, которые своими неправильными, рваными формами напоминают о трагической судьбе политзаключенных.

Памятник погибшим 

     Глыбы эти Юрий Дмитриев увидел на карьере в поселке Кварцитный на берегу Онежского озера. Один день у него ушел на то, чтобы договориться с директором карьера, - тот сразу отдал камни, сказав, что это святое дело. Зато на установку и официальное оформление памятника у Дмитриева ушел чуть ли не год – чиновники не спешили подписывать разрешение, для них само существование мемориала всегда было тяжким бременем. Ведь если мемориал есть – за ним надо следить, за него надо нести ответственность. Просто какие-то ямы, камни или даже самодельные кресты в лесу их устраивали бы куда больше.
На краю мемориала стоит крест с посвящением казакам, погибшим во время сталинских репрессий. Тут, к сожалению, вкралось недоразумение. Цвет донского и кубанского казачества был расстрелян в Сандармохе – и на соловецком этапе, и на Беломорканале. Юрий Дмитриев просил современные казачьи сообщества как-то помянуть их погибших предков, но казаки не разобрались в карельской географии и поставили крест не в Сандармохе, а в Красном Бору.
      На некоторых крестах нет никаких имен, на других – таблички, которые прикрепили родственники. Каждый имеет право таким образом увековечить имя своего родного человека, зная, что он расстрелян и зарыт здесь. Читаешь таблички – и жутко: в основном молодые люди, не старше сорока лет, крестьяне, рабочие, с обычными лицами, все они были объявлены врагами народа и шпионами. Один крест привлекает сильнее других. На нем – два портрета одной и той же женщины. Лидия Миккола, родившаяся в 1904 году, погибшая в 1938-м. Такое же простое и отчего-то грустное лицо, исполненное достоинства. Но главное – к кресту прикреплен заламинированный лист бумаги, исписанный от руки.

Письмо к расстрелянной матери

   Текст читается четко, и от него мурашки по коже. 
«Прости, что я пишу тебе по-русски, я пока не смогу написать по-фински. Но хочу рассказать, как я тебя искала, помнила. Я писала в НКВД и мне сообщили, что ты умерла. Я нарисовала наше село, послала в Карелию и узнала, что мы жили в Интерпоселке, я хотела найти родственников. Я съездила туда, родственников не нашла. Я писала в НКВД и тебя реабилитировали. Мы с дочерью ездили в те места, где ты росла, жила. Я узнала, что ты не умерла, тебя расстреляли 3 октября 1938 года...»
    Это письмо взрослой дочери своей мёртвой матери. Мирья Миккола была 5-летним ребенком, когда забрали Лидию, поэтому она забыла финский язык, живя в детском доме. Они жили под Олонцом, Лидия работала лесорубом, как и прочие обитатели поселка – финские переселенцы. В 30-е годы, когда разразился мировой экономический кризис, многие этнические финны бежали от голода в соседнюю Карелию. Существовала государственная программа переселения: советское правительство обещало финнам, в том числе и жившим тогда в США, работу, жилье и социальные льготы. Голодные люди поверили и поехали. Поначалу все складывалось неплохо: они действительно получили работу, в основном, на лесоповалах, правда, с бытом было неважно, но люди считали, что они обживутся и все наладят. Почти все эти переселенцы через несколько лет сгинули в сталинских лагерях или были сразу расстреляны как финские шпионы. У Лидии Микколы было 4 класса образования.
    Мирья сейчас живет в Финляндии, но каждый год приезжает на то место, где оборвалась жизнь ее матери. Встречается здесь с такими же, как она, сиротами – детьми врагов народа. И все они очень благодарны Юрию Дмитриеву, который нашел место гибели их родителей и не дает угаснуть мемориалу. Если бы не он – здесь давно построили бы какую-нибудь базу отдыха. 

Татьяна Хмельник
Фото Александра Потравнова